Аносино - Истринский район - Борисоглебский Аносин монастырь

Форум жителей деревни Аносино и коттеджных поселков
 
ФорумФорум  ПорталПортал  Последние изображенияПоследние изображения  ПоискПоиск  РегистрацияРегистрация  ВходВход  

 

 Воспоминания матушки Анны (Тепляковой)

Перейти вниз 
АвторСообщение
НиколаМастер
Модератор
НиколаМастер


Сообщения : 310
Дата регистрации : 2009-03-06
Возраст : 50
Откуда : Аносино

Воспоминания матушки Анны (Тепляковой) Empty
СообщениеТема: Воспоминания матушки Анны (Тепляковой)   Воспоминания матушки Анны (Тепляковой) I_icon_minitimeПн Янв 17, 2011 6:56 pm

Аносина пустынь

Однажды подружки говорят мне (это еще до знакомства с владыкой Августином): «Ты знаешь что? Недалеко от Москвы — станция Снегири — такая пустынь, женский монастырь! Называется Аносина пустынь. И мы туда ездили». Конечно, меня мама не пускала, а они одни ездили. Приезжают и говорят: «Ох, Нюра! Ох, где были! Земной рай. Поедем?» — «Поедем».

И вот через сколько-то там времени меня мама тоже отпускает, и я впервые приехала в Аносину пустынь. Впечатление такое, что просто какой-то «земной раек». Пустынный, тихий, строгий, красивый, в каком красота духовная чувствовалась прямо в приближении к вратам. Во-первых, очень пустынно. Не доезжая этого монастыря, в низинке небольшая деревня Аносино. Поднимешься чуть в горку — монастырь, и больше ничего. Кругом лес, а внизу там река красивая. Истра.

Монастырь красоты был бесподобной. У меня есть несколько фотографий… В монастыре, как и во всех почти монастырях, была чистота. Везде чистенько, везде убрано. Просто, бедно. Даже садики окружены были георгинами, и везде был порядочек такой, все песочком посыпано. Помню, монахиня матушка Виталия утрамбовывала — кирпичики колола, а потом бревнышком утрамбовывала…

Насельниц было сто пятьдесят человек.

Монастырь основала княгиня Мещерская, родная тетушка поэта Тютчева. Она вышла замуж, имела имение здесь же, внизу, на берегу реки, и за князем Мещерским замужем была, кажется, семь (или даже меньше) месяцев. Князь Борис простудился на охоте и умер от воспаления легких, а она осталась «в положении». У нее народилась дочка, и она ее воспитала, дала ей бесподобное воспитание. А сама, юная, молодая, провела свою жизнь строго монашески и с благословения митрополита Филарета Московского основала сначала общину, а потом монастырь. Ее звали матушка Евгения, постригал тоже митрополит Филарет. И существовал монастырь сто пять лет.

Матушка-основательница умерла в шестьдесят пять лет. Дочь была замужем за генералом Озеровым в Москве, и она была свободна вообще от всего. Внучата к ней приезжали. Старшую внучку Дуняшей звали. Когда ей было пять лет, она гостила в монастыре у бабушки, и матушка-основательница говорила сестрам: «Сестры, посмотрите — Дуняша будет наша». И действительно, эта старшая внучка была потом в монастыре бабушки игуменьей двадцать лет, потом переведена в московский женский Страстной монастырь, там была двадцать лет и пожелала, чтобы ее похоронили рядом с бабушкой в Аносиной пустыни.

Матушка перед кончиной своей говорила: «Если я буду иметь дерзновение у Бога, моя обитель процветет, если не буду дерзновения иметь — обитель моя распадется». Обитель так процвела! Устав ввела Феодора Студита. Это был строгий монастырь, очень строгий. На территории монастыря никогда нельзя было видеть мирян. Миряне только могли войти в Святые ворота и от ворот метров двадцать — двадцать пять пройти до небольшого собора, отстоять службу. Даже родственники у своих дочерей, сестер в кельях не бывали. Была построена за оградой гостиница, где можно остановиться, была странноприимная, была небольшая богадельня на несколько человек стареньких, бесприютных старушек. Это все основано было матушкой Евгенией.

Потом (в 1925 году) я все-таки от мамы убежала ночью в монастырь. Меня, конечно, вернули через неделю, а матушка сказала: «Поезжай. Если Матери Божией будет угодно, ты придешь к Успению». И вот мы с матушкой Варварой в одной келье прожили три года, в игуменском корпусе. Корпус игуменский небольшой, деревянный. Матушкина келейка была метров шесть, не больше. Маленькая-маленькая столовая, где матушка чаек пила и кушала, метров пять, и гостиная была метров двадцать. В этом же игуменском корпусе были кельи. Келья казначеи, келья монахини матушки Алексии — кельи четыре были, помимо матушкиной.

Монастырь просуществовал до 1928 года. Впечатление о сестрах, об уставе, о поведении, о воспитании духовном — бесподобное. Таких и в то время нельзя было видеть и слышать, о строгости, об их настоящей пустынной жизни.

Там такой был устав… Лет за восемь — десять до закрытия монастыря послабление было, потому что трудности большие были для монастырских жителей: налоги уже накладывались, и сестрам нужно было связываться с родственниками, которые помогали нам что-то приобрести.

А за восемь — десять лет служба была в час ночи. Совершалась полунощница, а потом обедня. В то время, когда я там была, вставали мы в половине четвертого утра; Великим постом — в половине третьего. Была молитва утренняя, полунощница, обедня обязательно. Потом расходились все по своим корпусам, по кельям. На кухне трапеза была только праздничная, а так брали сестры, на кухню приходили, дежурная по корпусу в корзинке приносила на каждую хлеба, капусты, картошки. Пища была «пустынная», самая скромная, самая необходимая: хлеб, капуста, картошка, овощи, молочка давали нам. Три дня поста — понедельник, среда, пятница. И чаепитие в келье не позволялось.

Никакого наемного труда в монастыре не было, все сестры сами делали. Сами печи клали (кирпичница у нас была, печница), сами выделывали кожу, шили сапожки кожаные, лес пилили, рубили, землю обрабатывали, скотный двор был. И ни одной пары галош не было, и ни одного шерстяного апостольника или рясы. Коленкор какой-то был, все хлопчатобумажное.

И ходили с билом — это очень древнее. Будить — это послушание лежало на нас, на игуменских, — мы по очереди ходили с билом, будили сестер на молитву.

Корпуса у нас не закрывались, кельи не закрывались. Были закрыты только ворота монастырские, и у ворот была привратница, монахиня матушка Мелетия. Она рано утром, когда с билом пройдет, открывала ворота. За оградой жил батюшка старец, который ежедневно служил, вот она ему открывала.

Приходила нас будить алтарница… Строгие! Я никогда не видела, чтобы монахини смеялись, чтобы ссорились, — за три года я никогда не слышала, не видела этого. Матушка Никандра была, матушка Гавриила, потом матушка Леонида одно время была алтарницей.

У меня диванчик был такой, что ноги протянуть некуда. А за день так устанешь (спали-то мало), что как только до подушечки, вот и все, так и уснешь. И вот, бывало, алтарница разбудит, а я:

— Ой, спать хочу! Матушка Никандра говорит:

— А в Царство Небесное хочешь?

— Хочу.

— Вот как архангел будет трубить на Суд страшный, так ты сестер на молитву, вот и представляй.

Вешали на шею доску и две палки такие хорошие — и стучали. Сначала идешь мимо кельи матушки. Входишь в корпус, в коридор. Двухэтажный корпус рядом, внизу трапезная, кухня… Гудит стук по коридору. Сестры привыкли уже в эти часы. Мимо хлебной идешь, мимо больничного корпуса идешь, мимо башмачного корпуса, мимо иконописной, мимо просфорного маленького корпуса. Заканчиваешь, подходишь на могилку к матушке-основательнице (две плиты, мраморный крест черный, лампада неугасимая горела) — берешь благословение у матушки. А тут матушка Мелетия открывает старцу Досифею из Зосимовой пустыни. А церковницы уже в колокол звонят. В пустыне, ночью… Такая красота была!

У нас только в праздники, за поздней приходили аносинские немного, а так вообще пустынно, и всегда только одни лампадочки горят. ..Ив особенности великопостная служба была настолько хороша! В половине третьего встали, в три уже служба. Тишина абсолютная — как будто никого и в храме нет. Начинается служба… И не дремалось. А в первую неделю поста кушали во второй половине дня всю неделю, и горячей пищи не было. Дежурная приносила только картошечку холодную в очистках, капусту, свеколку, хлебушек. Но нас к этому не принуждали. Мы всю неделю молились, конечно. Кушали мы часа в три, в четыре. Все время молились, все службы. Службы длинные были. Так, немножко дома побудешь — опять то за часы, то за утреню.

Не принуждала матушка, но было по желанию: кто хочет, в двенадцать часов ночи сестры могли собраться в храме, пропеть «Се, Жених грядет в полунощи…». Матушка Варвара, по-моему, не ходила, а я ходила и даже любила часто. Придешь в храм минут за десять до двенадцати. Сестры идут, идут тихо — ни с кем не разговаривали, ни в коем случае. Приходят, помолятся и сядут тихонько. А потом — уже осталось без двух минуточек — все встают против алтаря и поют. Все в форме — без формы не ходили. У нас матушка одевала послушниц через год: ряса, апостольник и камилавочка и четочки. Это было что-то бесподобное.

А уж потом-то Страстная седмица, тоже все молились… А уж Пасха-то — Боже мой, радости сколько! Невозможно передать.

После матушки Евгении, основательницы, настоятельницей была матушка Анастасия. Потом в течение двадцати лет — игуменья Климента, внучка. После ее перевели в Страстной, и игуменьей была матушка Иоанна. Она умерла, когда ей было девяносто лет, и сорок лет игуменствовала. Такая строгая была! До последнего момента в ее келье никто никогда не был, даже келейницы (это я уже не застала, это по преданию). Когда по делам монастырским матушка была в Москве у митрополита, если она возвращалась и в церкви служба шла, то она в келью никогда не заходила. И даже последние дни жизни ее в кресле носили на службу. И когда матушка умерла, то что же обнаружили в ее келье? Черной клеенкой пол обит, черный кожаный диван, черная кожаная подушка. Матушка белья не носила, носила власяницу настоящую, из грубой шерсти. И матушка не ходила в баню, протиралась спиртом.

Как сестры рассказывали, если по дороге встречается сестра с матушкой, матушка благословит, и первое ее слово: «Душечка, Господь с тобою». Когда матушка умерла (она умерла в феврале), ее похоронили, а в июне — июле печницы склеп делали матушке, разрывали могилу. И как передавали те монахини, из могилы вдруг такое благоухание, что сбежались сестры.

У нас в корпусе была рядом с нами монахиня матушка Алексия из Москвы, благородная. Она была благочинной. Я три года прожила рядом и ни разу у нее в келье не была. Случайно один раз увидела открытую келью. Матушка Алексия рассказывала про матушку Иоанну: «У нас в корпусе игуменском было так: была келья порядочная, метров семнадцать. Там большой стол, где мы кушали. Певчие после ранней обедни в игуменском корпусе пили чай. Куб кипятили, выпьют чайку и шли петь позднюю. А в день Крещения после обедни шли на Иордань. Шли в низину, где деревня Аносино, на реку Истру, матушка-Иоанна и монастырские сестры…» И вот рассказывает матушка Алексия (и в воспоминаниях матушки Евгении, последней игуменьи, была запись такая):

«Пришли, пили чай в игуменском корпусе. Входит матушка Иоанна в келью, где пили чай, и говорит:

— Сестры, сегодня одна монахиня во время водоосвящения на Иордани видела Господа.

А кто-то из сестер сказал:

— Матушка, да кто же, кроме вас?

Матушка не молвила ни слова, у нее слезы ручейком — и вышла».

Такая вот великая матушка Иоанна. Она умерла в девяносто лет, и семьдесят лет жила в монастыре, сорок лет игуменствовала. А убежала в окно от жениха, ее сватали, хотели выдать замуж.

Последняя матушка — тоже Евгения, схиигуменья. Матушка эта была с девятилетнего возраста в монастыре на Кавказе, в Грузии, вместе с матушкой Фамарью. Вместе по благословению московского митрополита по обстоятельствам приехали сюда, в Покровскую общину, где матушка наша была казначеей; потом вместе с матушкой Фамарью — строительницей Знаменского скита, а потом была назначена в нашу Аносину пустынь.

В двадцать восьмом году закрыли монастырь. Меня матушка послала с каким-то поручением в город Истру, что-то там было нужно передать. Пять километров от станции, потом с первым поездом доехала до Истры от Снегирей. Поручение выполнила, приезжаю — только в ограду вошла, а матушка Мелетия говорит со слезами: «Горе большое. Игуменских взяли. Матушку игуменью, матушку казначею, алтарницу…»

Матушка пробыла в ссылке три года. Потом, когда приехала, жила где придется, умерла в лесу и похоронена в лесу.

Приютили ее одни благодетели нашей пустыни, у них дача была километрах в шести от станции Кубинка по Белорусской дороге, зиму хозяева не жили на даче. С ней была казначея матушка Антония, которая ее не покидала. А потом война. Немец дачу сжег, и матушка там умерла. Матушка Антония наняла каких-то мужиков, выкопали могилку прямо недалеко от дома и похоронили. А уж отпевание после было.

И глинские старцы, когда к ним обращалась матушка казначея за благословением перехоронить матушку, так как в такой момент она умерла, сказали: «Уж как она родилась пустынницей, так пусть и лежит в пустыне до Второго пришествия».

Она первый раз под мирским потолком спала — это тюрьма. А так она всю жизнь в монастыре.

И вот могилка эта… Теперь там недалеко находятся два детских лагеря, и ребята все время носят цветы, кто-то делает оградку, и считают, что там лежит партизанка. А последний раз мы ездили в прошлом году — Алексей Михайлович, матушка Варвара. Матушка Варвара дала новый крест поставить: оградку кто-то опять сделал, покрашена, а крест стал уже очень плохой, я сказала матушке, и матушка дала хороший. День был исключительный — солнышко, тепло… Но большие труды были, потому что надо что-то там приварить, надо найти где-то гараж, где-то что-то… Но везде — прямо как матушка сама помогала. Мы поставили крест, Алексей Михайлович сумел его твердо поставить. А у меня свечи с собой — свечи зажгли, всю панихиду пропели.

Мы немножко не дошли — идут ребята из детского лагеря, порядочные ребята лет по двенадцати: «Монашка здесь? Разве это монашка? Ее застрелили или повесили, она укрывала партизан…»

И вот так каждый раз мы приезжаем. Так что могилка ухоженная. Вот это последняя схиигуменья.

Аносину пустынь закрыли в двадцать восьмом году.

Теперь вот Аносину-то открыли, а никто ничего не знает. Я дерзнула написать Святейшему прошение об открытии Аносиной пустыни. А чего там открывать? Там две стены, развалины, машин, наверное, пятнадцать ломаных грузовых; от собора осталась какая-то частица маленькая — словом, это же безумие, такую дерзость иметь написать Святейшему.

Это чудо — я, малограмотная, написала план. Что было — всё, абсолютно ничего не изменено — какой был монастырь тот, план. Чертежнику, художнику, я говорю: «Николай Михайлович, оформите мне вот эту черноту, что я сделала». Он оформил, все написал. И я написала прошение Святейшему, как-то изложила вкратце, что там очень великие подвижницы были. Хотя где-то в одной книжечке маленькой писали, что Аносина пустынь равнялась Оптиной пустыни, а я возразила: в некоторых случаях она выше Оптиной. В Оптиной и вы могли пройти, и вы могли (даже мирские могли пройти) — а в Аносиной нет! Приедет моя мама — мало ли, что я дочка, она не войдет на территорию монастыря. Вот ворота, калиточка, вот храм — мирские придут только по праздникам, больше никого и нет, а дальше никто, никогда — так до последнего момента было.
Вернуться к началу Перейти вниз
http://xn--80aapjkgidlzjm.xn--p1ai/
 
Воспоминания матушки Анны (Тепляковой)
Вернуться к началу 
Страница 1 из 1

Права доступа к этому форуму:Вы не можете отвечать на сообщения
Аносино - Истринский район - Борисоглебский Аносин монастырь :: Мое Аносино :: История Аносино :: Аносин-Борисоглебский монастырь-
Перейти: